— Да-да, — сказал Андрей. — А пока — просто действовать! Со всем рвением, отдавая все силы, не опуская рук…
Но Брудзкайтис уже вышел.
Однако ушел он не слишком далеко. В коридоре раздались его зычные команды, и бригада “ком-мандных” загупала говнодавами по трескучему паркету. Бежала она тяжело, с ленцой, как при изнурительном марш-броске. Прыгающие розовые затылки один за другим исчезали в темном коридоре.
Андрей вышел и огляделся.
В театре творился все тот же кавардак. Людей не убавилось, но и не прибавилось. Зато концентрация блюстителей порядка достигла того предела, когда никакого порядка уже быть не может.
Брудзкайтис, который только что был тут, куда-то подевался.
Андрей выбежал на улицу. Она разительно изменилась.
Глава 2
На площади действительно, как и предсказывал Брудзкайтис, стояли грузовики, и в них действительно наблюдались какие-то конусы. Ловушки. Андрей попытался придумать иное, более удачное название, но ничего не придумывалось. Конусы были довольно большие, самое меньшее — метр в диаметре и примерно столько же в высоту. Они умещались по две штуки на платформу. Вокруг грузовиков столпилась разношерстная публика. Публика участвовала во всеобщем процессе разгрузки и состояла из милиционеров-конников, чумазых с головы до ног метростроевцев, рабфаковцев, интеллигентов и каких-то совсем невразумительных особ в штатском. Особенного рвения никто не проявлял, но и ясно было, что проволочек никто не допустит.
К. стоял на подножке ближайшего грузовика и сквозь рупор отпускал в пространство веские замечания по поводу хода работ. Он делился своим мнением со всяческими олухами, рукосуями и просто синкретическими идиотами.
Еще вчера Андрея покоробило бы от такого обращения, но сейчас он испытывал какое-то мрачное, победное удовлетворение. Ему тут же захотелось оказаться среди разгружающих, в самой гуще событий. Он скатился по ступеням и побежал к грузовику, где как раз требовалась помощь — конус там угрожающе кренился, полозья под ним трещали… Когда оставалось всего несколько метров, его правая нога, значительно опережая тело, скользнула вперед, и сухожилия затрещали, как бедра старой проститутки. Андрей громко вскрикнул, зубы его с лязгом сомкнулись. Некоторое время он стоял в нелепейшей позе — с правой рукой откинутой назад, словно солдат, вылезший из окопа с гранатой наготове. Превозмогая боль, он добрел до грузовика и молча подставил плечо под жестяной корпус ловушки…
Не успели сгрузить, как подоспел взбешенный К., взобрался на платформу, и в его устах зацвели, осыпаясь, страшные проклятия:
— А-а, чтоб вас!.. Желчь будете жрать!.. Уроды!.. — голос у него срывался. — Жопы с бантиком!.. Вы хоть знаете, что вам за это будет? Я вам объясню… Брудзкайтис, ко мне! Вот эту сволочь — в расход!.. Встать! Встать!..
Очень быстро ловушки водрузили на остистые тележки и впрягли в них по пять человек — тележки загрохотали на громадных, величиной с приличный арбуз, подшипниках к главному входу театра, который представлял собой все тот же классический пролет лестницы. Понятно, что никаких удобств для подъема на этой лестнице не нашлось, и пришлось сооружать их из того, что было — подвезли на грузовиках доски. Андрей бегал к ним и обратно, морщась от боли. Кажется, он все-таки прилично растянул ногу. Мыслей у него в голове почти не было — только крутой, как кипяток, раж.
Его бригада быстрее других соорудила полозья для подшипников, без которых было не затащить ловушки в здание. В бригаде совсем не было людей в погонах, кроме одного парня с очень честным лицом и сапогами с залихватскими ушками на голенище. Парень честно пыхтел, и чугунная рожа его плыла густыми малиновыми пятнами. Еще был один мазурик, в котором Андрей признал криминального элемента из подворотни. Этот работал, часто чертыхаясь и вяло, себе под нос, отгавкиваясь на ругань орущего над их головами К. Ситуацию он рассматривал как крайне нефартовую — все вокруг было стрёмно и неопределенно.
Ловушки подкатили к лестнице.
И тут выяснилось, что нужны еще металлические штыри, дабы поставить аппараты на попа, так, чтобы вся конструкция после закрепления выглядела как большие песочные часы.
Кто-то куда-то сбегал и, громыхая по брусчатке, приволок два огромных молота. Поднять их никто не смог. Из толпы высунулся метростроевец, отодвинул всех, презрительно сплюнул в мозолистую ладонь и, громко крякнув, обрушил молот на первый штырь, загоняя его в дерево. Штырь вошел легко. Метростроевец отступил, любуясь собственной работой, вогнал второй штырь и, перебросив оба молота через плечо, ухмыляясь, вразвалочку ушел. Андрей так и не понял, откуда он явился и куда ушел. Наверное, загонять другие штыри. Наверное, это любимое занятие — на досуге штыри забивать.
Вообще же, на площади установилась тишина. Никто больше не орал, не суетился, а только — дребезжали повозки и слышалась незлобивая ругань. Многие уже перекуривали.
“Вот это правильно, — подумал Андрей. — Вот это верно — дать людям отдохнуть”. Он и сам захлопал по карманам. Сигарет, как назло, не оказалось.
И тут криминальный элемент безмерно удивил Андрея, протянув ему пачку заоблачно дорогих сигарет. Пальцы криминального элемента почернели на брюшках и подрагивали.
Они молча покурили, щуря глаза и деловито поглядывая на лестницу.
И вот с другого конца площади понеслось:
— …ать!.. ать!.. ать!..
“Встать!” — догадался Андрей.
Они водрузили тележку на сооруженные полозья.
И в этот самый момент открылись двери главного входа, и оттуда начали выходить люди. Вели их одной колонной, с двумя рядами конвойных по обе стороны, и черный хвост гудящей людской массы спиралью выложился на площади. Слышались чьи-то взрыдывания. Хотя большинство вело себя спокойно. Очевидно, среди них было не так уж много “загрязненных”.
Это событие сильно подействовало на бригады с ловушками. Работать стали быстрее.
Над массой “загрязненных” тягучим душком вихрилась разнообразная поволока — одинаково слякотная, липкая, цепкая; от нее то и дело отслаивалось острое щупальце и, поднявшись над общим уровнем метра на два, вдруг ныряло вниз и клевало в темечко того или иного конвоира…
Наконец загнали ловушки. Перевалили их через высокий порог, и сразу же невыносимо затрещали планки паркета. Они никак не были рассчитаны на такую тяжесть. Кое-где уже висела поволока, но пока только под потолком или облезлыми лохмами на портьерах.
“Ком-мандные” стояли, расслабившись, и курили; кое-кто из них, сидя на подоконнике, резался в карты и беззаботно болтал ногами. Еще несколько с увлечением наблюдали за процессом. Они отдыхали после тяжкого праведного труда. Появился К. и отдал ряд отрывистых команд. Часть “ком-мандных” присоединилась к бригадам с тележками, а часть затопала на улицу.
К. внимательно осмотрел скопившуюся наверху поволоку и велел пока ее не трогать. Вместо этого они отправились в большой зал. Ловушки, естественно, не проходили в проем, и пришлось выбивать щеколды из годами не открывавшихся дверей. После этого ловушки вкатили в широкий, укрытый багровой дорожкой проход между секторами рядов. Андрей сразу почувствовал, как давит на затылок поволока. То же самое он увидел на лицах своих собригадников.
Поволока здесь не просто лепилась к предметам, а вообще ко всему, что попадется под руку — если так можно выразиться. Из единого ее хвоста высовывалось множество шипастых отростков. Поволока сверкала желтым в междурядьях, серебрилась на всклокоченных пачках увесистых партитур, шарами зеленого света терлась о ситцевую обивку кресел, бормоча невнятные странности, скатывалась в оркестровую яму… Глубоко-кровавые грозди темнели, наливаясь синим, на лепнине. Они угрожающе спускались с потолка, как пауки на невидимых нитях. И, наконец, посреди сцены до сих пор вращался крохотный вихрь. Партитура кружилась в нем. Прорванный барабан катался по кругу. Из стульев торчала обивка. Над всем этим слоилась смесь двух запахов — страха и стыдного умертвления.
